Литературный Нижний

Литературный Нижний
Здравствуйте! Приветствуем Вас на сайте писателей Нижегородского края LIT-NN.RU.
Чтобы получить доступ к персональной части сайта, Вам необходимо авторизоваться. Если у Вас нет данных для авторизации, то Вам следует пройти регистрацию.

ПОИСК НА САЙТЕ
 ИНФОРМАЦИЯ
- Главная - Лучшие - Популярные - Список -

Выбрать категорию

Информация » Творчество
25.01.2011 (развернуть краткий обзор)
Ольга Тиманова. Черновик поэта. Стихи.
Работы посетителей
Ольга Тиманова - уроженка Нижнего Новгорода. Автор двух сборников стихов и компакт-диска "Моей души полет неровный" (моно-спектакль).

Черновик поэта...
Подробнее ( Комментарии: 17 )
Разместил: Захаров Олег Владиславович
Дата: 25.01.2011
Прочитано: 14003
4.84
 Распечатать
25.01.2011 (развернуть краткий обзор)
Олег Рябов. ТК-47. Рассказ
Работы посетителей 1

Санька с радостью вернулся в город после каникул. Каникулы не удались: целую весну ждал их, а лето прошло, как впустую.
Родители снимали дачу в Татинце на берегу Волги, где были и лес, и рыбалка, и классное купанье, и катанье на лодке, а главное – на берегу лежали две огромных – преогромных деревянных баржи, с чуть притопленными кормами, начинающими врастать в речной песок. Санька планировал, как они с Вовкой сделают катамаран из досок обшивки старых барж. А можно было и хорошую байдарку сварганить – Санька уже придумал, как её проконопатить и просмолить. Только Вовка уехал на всё лето куда-то на сборы, а потом на соревнования, а потом снова на сборы: он занимался фигурным катанием и футболом, оба тренера его отмечали, и ему пора было выбирать что-то одно. Друзей из деревенских мальчишек Санька, конечно, себе нашёл, но все они были какие-то туповатые: чего им говоришь - всё понимают и делают, а сами – хоть бы что-нибудь предложили. Так и маялись дурью всё лето: то лягушек стреляли «чугунками» из рогаток, то катались на берёзах, которые росли по обрывистому берегу Волги. Это было здорово: карабкаешься на вершину тоненькой берёзки, потом повисаешь на ней, и она, плавно сгибаясь, опускает тебя метров на десять ниже по обрыву.
Но обе эти забавы тоже пришлось быстренько свернуть. Прошли несколько ливней с градом, таких сильных, что сады с огородами побило, и старухи деревенские сказали, что это – от того, что пацаны лягушек убивают. Ведь как было здорово: рогатка делалась из берёзовой вилки, резина бралась камерная, а пульки готовились – старый треснутый чугунок разбивался топором на большом гранитном валуне в мелкие дребезги с ноготь величиной. А с берёзами: маленький деревенский мальчишка Ванюшка сорвался, пропорол себе пах сучком, и пришлось его на телеге везти в Работки.
Хотя были два замечательных дела, которые удалось выполнить за лето Саньке. Во-первых – Володя Востоков, дачник с соседнего порядка, дал ему выстрелить из настоящего охотничьего ружья в кулика, и Санька кулика убил. А во-вторых, этот же Востоков научил Саньку играть на семиструнной гитаре. Теперь Санька мог бить восьмёрку, щипать медиатором и выучил несколько аккордов. Ну, а кроме песен блатных да дворовых, которых Санька знал десятки, он теперь выучил и несколько весёлых студенческих, которые не очень хорошо запомнил, но легко переделал по-своему:
Летит спутник, беби-Луна,
Он так ярок, как губки Мэй.
Он выпьет виски всё до дна
Он парень свой ок-кей!
Вовка Охотов был Санькиным другом с соседнего двора. Хотя он был на год старше и учился в седьмом классе да ещё и в другой школе, друзья они были самые закадычные, не - разлей - вода: вместе зимой готовили хоккейную площадку и играли на ней самодельными клюшками, ловили чижей, щеглов, снегирей и продавали их на Средном рынке. А главное, они собрали настоящие детекторные радиоприёмники, благо, все детали для них можно было найти на свалке, в Пушкинских оврагах: и ферритовые стержни, и сопротивления, и диоды, и медный провод ПЭЛ или ПЭЛШО для намотки катушки. Там попадалось даже разноцветное оргстекло, из которого дихлорэтаном можно было склеить симпатичные коробочки для их говорящего чуда.
Помогал мальчишкам во всех их забавах Дядя Лёля, который работал в радиофизическом институте и разбирался в радио, как бог! Сначала он помог мальчишкам провести телефон: настоящий телефон. Телефоны были не в каждом доме, а не то что в квартире, и приходилось, если что, бежать звонить и к соседям, и через улицу, а то и не поймёшь куда – на телефон-автомат.
Так вот Дядя Лёля принёс мальчишкам несколько бухточек бракованной «лапши», пробитого телефонного тонкого провода, и они с помощью немецкого трофейного тестера «прозвонили» его весь, а, найдя места разрывов, аккуратно соединили и заизолировали их. По берёзам и клёнам ребята сумели протянуть этот провод над огородами, садами и дорогами между своими домами, а ведь это почти двести метров. Только раз пришлось просить взрослых сходить к «бабе-ягодке» Виктории Николаевне и попросить разрешения поставить у неё в саду высокий берёзовый шест, который потом прибили к старой вишне. Настоящие телефонные трубки, подсоединённые к проводам через реле по дяди-лёлиной схеме, делали пацанов хозяевами жизни, и они созванивались теперь, прежде чем идти на каток или в кино.
Радиолюбительство стало повальным увлечением не только моих Саньки и Вовки, но и тысяч других пацанов, которые уже паяли супергетеродины, что бы слушать «битлз» или «жуков-ударников», как их вольно переводили комментаторы «Би-Би-Си» и «Голоса Америки». Радиокружки работали при школах, при домах и дворцах пионеров, и казалось, что все мальчишки страны были заняты поиском ферритовых «горшков», радиоламп и телефонных капсюлей.
Телефонный капсюль ТК-47, который мог выполнять функции динамика в карманном детекторном приёмнике, был для многих заветной мечтой. Он был спрятан в ухе каждого телефона-автомата, которые стояли на перекрёстках, в переулках и во дворах огромного города.

2

Мальчишек Санькиного возраста в его дворе и соседних было полно: послевоенная поросль. Но учились все в разных школах: на соседних трёх улицах стояли седьмая, двадцать девятая и восемнадцатая. И разделялась личная жизнь ребят на школьную и дворовую - до того, что друзья по дому или двору в школе могли и не поздороваться. И наоборот: если к кому-то во двор приходил в гости школьный товарищ, то происходило довольно церемонное представление его дворовой компании.
Двор Санькин был очень удобным местом для мальчишьих гулянок. Правда был ещё «другой двор» - так его звали: прямо напротив Кулибинского парка, но там интересные были только огороды и сады. А во дворе «домов трестов» были любопытны сараи, в которых хранилось невероятное количество самых непонятных железяк. Но Санькин двор был лучшим во всех отношениях, и это было непререкаемо.
В центре двора на большой площадке играли и в волейбол, и в городки, и в крокет, и в «чижа», и в двенадцать палочек, и в ножички. За дровяниками-сараями был пустырь, который служил стихийной свалкой да ещё стояли белые помойные ящики. Здесь пацаны втихаря покуривали, варганили поджиги и стреляли из них, метали в стенку сарая самодельные финяки с наборными ручками. Тут же шпилили в свару и очко, приспособив для игры большой ящик с отломанной крышкой из под какого-то заграничного прибора. В чеканку играли на «красной дорожке» - так называлась небольшая аллейка по краю двора, затенённая нависшими ветвями акаций и вишен. Лет тридцать назад она была вымощена красным кирпичом, который уже почти весь рассыпался или врос в землю, а название сохранилось.
Теперь же, когда Генка научился бить «восьмерку» и бабушка купила ему гитару, стали чаще собираться на крыльце дяди Лёлиного дома, и щипать струны пробовали все, хотя терпения учиться хватало не у многих. Слыша струнные переборы и заунывное пение, стал иногда прибиваться к санькиной пацанской компании Юрка Коржавин или, как его все звали, Жора. Он был постарше, работал шофёром на ЗИС-150, который заводился гвоздём, и который Жора бросал прямо на волейбольной площадке, если приезжал пьяный.
Присаживаясь на крыльцо к пацанам, он обычно доставал рубль и кого-нибудь помоложе посылал в магазин за бутылкой «фруктовки». Принесённая бутылка пускалась по кругу со словами:
- Всему обществу - по глоточку, для сугрева души.
Кто-то делал глоток, кто-то только губы мочил, а кто-то просто отказывался, боясь родителей – оставшиеся полбутылки Жора допивал сам.
Он тоже брал гитару, пытаясь что-то на ней изобразить, но пацанам запоминались только отдельные фразы, вроде: «…будь проклята ты, Колыма» или «…молодой пацан заработал вышку». А чаще - Жора откладывал гитару и начинал просто травить. Рассказывал о том, как его вместе с двумя другими бичами завалило снегом в аэропорту Тикси и неделю пришлось кормиться сначала сухарями, а потом и столярным клеем, пока их не откопали - вывозили на «большую землю» в бомбовом отсеке военного самолёта. Или о том, как в Красноярском ресторане «Огни Енисея» гуляют сибирские работяги пришедшие с приисков: стучат по столу своими алюминиевыми и эмалированными кружками, требуя спирта, часто расплачиваются золотом, высыпая его из кожаных мешочков и, просидев три или четыре дня за столом, падают на пол, но никто не осмелится их выпроводить на улицу или подобрать рассыпавшиеся вокруг деньги.
Жору или, как его некоторые звали дядю Жору, все любили и, хотя его байкам не верили, слушали охотно. Всё испортил Сара, Славка Сорокин.
Санька познакомился с Сарой в четвёртом классе, куда тот попал, оставшись на второй год, хотя он уже и до этого оставался. Они вроде как подружились. По крайней мере, Сара любил после школы ходить в гости к Сане, и бабушка кормила их обедом, хотя сам жил совсем в другом дворе.
Потом Сара пропал – вроде как попал в детскую колонию за то, что обворовал краеведческий музей. Рассказывали, как он спрятался за штору, а ночью, захватив приёмник «Спидолу» и наган со спиленным бойком, выбрался через чердак на крышу и спустился по пожарной лестнице.
Появился Сара в середине сентября. Он вошел во двор вразвалочку, в жёванных серых полотняных брюках, стоптанных босоножках и чёрной шёлковой рубахе с длинными рукавами, застегнутыми под обшлага не смотря на жару. Он подходил не торопясь, молча, улыбаясь и не отрывая взгляда от Саньки.
- А вот и наш малолетний преступник! – Попытался поёрничать Жора, увидев Славку Сорокина, хотя получилось не радостно, а нагловато, - ты, говорят, уже и на взрослой успел побывать? Чертягой что ли бакланил?
- Бакланил, бакланил, Жора, - отмахнулся Сара, - как же я по Саньке соскучился! А по вам по всем – не соскучился.
Сара протянул руку Саньке.
- А тебе, Жора, нравится Санька? И, кстати, насчёт «чертяги».
В тот же момент Сара вырвал из рукопожатия свою руку и наотмашь въехал со всей силы кулаком в нос Жоре, сидящему рядом и повернувшимуся к Саньке, что бы ответить. Кровь прямо брызнула из под Славкиной ладони, зажатой в кулак.
- Ты сопли-то, Жора тут не распускай и крыльцо не пачкай. Давай, чеши отсюда. И ещё – за языком своим поганым следи, а то я тебе его подрежу. Смотри! – Сара высунул язык и показал его Жоре. – Читай вслух и громко.
- Вор. – Глотая и сплёвывая кровь, пролепетал Жора, читая наколку у Сары на языке.
- Так что баклан, это – ты, и хиляй отсюда.
Но вместе с Жорой как-то быстренько расползлись и остальные пацаны, оставив Саньку и Славку вдвоём.

3

- Ну, что, Санёк? Рассказывай – как вы тут живёте? Кто – где? Кто чем дышит. Хотя я почти всё знаю, но от тебя мне приятно ещё раз всё услышать.
- Я, Сара, мало чего интересного тебе расскажу. Я с родителями летом в деревне на даче был, в Татинце.
- Значит: всё лето лягушек палкой глушил что ли?
- Нет! То есть – да! А ты откуда знаешь?
- А мы всё знаем. Нам всё докладывают. Я слышал, что твой лучший дружёк Вовка Охотов с Бекешей да с Рычем трётся? Бекеша-то ведь уже не ребёнок – он уже отсидел. Мой тебе совет: держись от них подальше – грязь это.
- Это я уже понял.
- Чего ты понял? Ты знаешь, чем они занимаются?
- Знаю! Трубки телефонные ломают, капсули ТК-47 из наушников выковыривают и продают их во Дворце пионеров по рублю.
- Так вот телефонные автоматы – это государственное имущество и по башке за такие дела дают по всей силе. Это тебе не двадцать копеек у пионеров на стадионе «Воднике» шкилять. Да и те двушки, что ты из автоматов выковыриваешь – фигня.
Саня удивлённо уставился на Славку.
- Чего ты уставился? Не боись – не сдам! – Славка вытащил пачку «Трезора» и протянул Саньке.
- Не, Слав – я не курю.
- Ну, а сам ты, Санек, всё книжечки почитываешь, как маленький? Покупаешь ворованные журналы по десять копеек у Женьки Тамойкина.
Этот вопрос совсем завёл Саньку в тупик. Его страсть к чтению «приключений» была известна и в школе и во дворе, и Санька не делал из этого секрета, пересказывая друзьям сюжеты и на переменах, и на прогулках, и на посиделках во дворе. Вовка Охотов спортом занимался, Санька – книжки читал. Как в первом классе отец подарил ему подписку «Библиотечки приключений» вместе с первым томом – «Робинзона Крузо», так Санька и начал читать: Гуливер, Три мушкетёра, Кортик и всё подряд. Но сейчас Саню смутило – откуда Славка знает про Тамойкина и про двухкопеечные монеты.
С Тамойкиным Саньку познакомили зимой, когда ему приспичило достать телефонный капсуль ТК-47. Санька собирал детекторный приёмник, что бы подарить маме на 8-ое марта, а Тамойкин работал мастером по вызову на телефонном узле, и всё он для Саньки достал, и Санька для мамы приёмничек сделал и подарил. Более важным для Саньки вместе со знакомством с Тамойкиным было приобретение его родственной души. Женька Тамойкин оказался таким же как и Санька ярым любителем приключенческих книг. Правда в отличие от Саньки у него был какой-то фантастический почти неиссякаемый источник: Тамойкин дружил с бывшим капитаном дальнего плаванья, владельцем огромной библиотеки, которую тот привёз то ли из Одессы то ли из Ленинграда. Библиотека оказалась такой большой, что часть книг не убралась в квартиру, и хозяин вынужден был наименее ценную часть хранить в коробах в сарае. Эта часть представляла собой не поддающееся учёту какое-то безобразное количество разного рода журналов как дореволюционных, так и довоенных: «Вокруг света», «Мир приключений», «Семь дней», «Всемирный следопыт», «Огонёк», а кроме них – шестнадцати и тридцати двух страничные комиксы в ярких обложках: Нат Пинкертон, Ник Картер, гений русского сыска Путилин. Отдельный ряд занимали настоящие приключенческие романы Джеймса Кервуда, Клода Фарара, Берроуза, Гастона Леру, капитана Мариетта и Эдгара Уоллеса. Всем этим книгам и даже авторам, казалось, не было счёта, и печатались они в каких-то похожих оформлениях и в Москве, и в Риге, и в Берлине, и в Праге.
На каких правах Женька Тамойкин пользовался книжным богатством старого капитана, спрятанным в большой подвал под домом сталинской постройки на Грузинской, Саньке было не понятно, но ключи от сарая были у Женьки, и ходил он туда по-хозяйски. Как ни трудно это сопрягается, но, не смотря на добродушие и примитивную отзывчивость, в Женькиной душе нормально по-взрослому росло здоровое крестьянское чувство барышника, и он прочитанные журналы и романчики со спокойной совестью продавал Саньке, с которым и обсуждал их содержание, предаваясь совместным мечтаниям. Цена была плёвая – десять копеек за единицу прочтения.
Но ведь и десять копеек надо было где-то взять. Отец конечно дал бы, но мама у Саньки была очень брезгливая, и всё это, не понятно откуда взявшееся старьё, в виде пыльных книжек и журналов, она из дома бы выкинула; поэтому читал он свои приключения на чердаке у слухового окна, у него там был как бы читальный зал с письменным столом в виде ящика, креслом в виде ящика и книжным шкафом в виде трёх ящиков, поставленных друг на друга.
Саня мог бы стрелять по двадцать копеек на улице около продовольственного магазина, как это делали некоторые его одноклассники, они были «из бедных» и приезжали в школу на восемнадцатом трамвае из Лапшихи и с Кадочки. Если бы папа узнал, что Санька стреляет по двадцать копеек, он мог бы рассердиться.
Но у Саньки был свой собственный способ добывать деньги из телефонов-автоматов. Никто из его приятелей и знакомых не знал о таком способе, и Санька хранил его в строгой тайне. Способ его заключался в том, что в окошечко для возврата монет под отжимной язычок засовывался небольшой поролоновый кубик, который и задерживал возвращающиеся не отработанные монеты. Через какое-то определённое время Саня подъезжал к автомату на велосипеде и острым загнутым крючком, сделанным из спицы, выковыривал кусочек поролона – невернувшиеся хозяевам двухкопеечные монет кучкой вываливались в возвратное окошечко ; иногда попадались и гривенники – ими тоже можно было звонить.
Больше всего Саньку успокаивало в его системе то, что он даёт возможность человеку позвонить и не ломает аппарат.
Смутило Саньку – откуда Славка знает про его барыши.

4

Помощь Санькиному смущению образовалась в виде Прилепы. Колька Прилепов жил в Третьем проезде, сразу за Дунаевой, но ходил гулять в Санькин двор: здесь его уважали.
Правда – его уважали и в классе. Он появился в Санькиной школе пару лет назад, тоже оставленный на второй год, но переведённый из другой школы – из седьмой; перевели за плохое поведение. Но в это тоже с трудом верилось – Прилепов плохим поведением в школе не выделялся. Скорее наоборот.
Он зашёл в класс вразвалочку, в пиджаке с чужого плеча, самой модной и небрежной походкой – походкой Вина из «Великолепной семёрки»: загребая с носка на пятку, чётко фиксируя выпрямленную в колене ногу. И, хотя стоптанные в стороны ботинки разительно отличались от мокасин Вина и Криса, все обратили внимание на вошедшего Прилепу.
Он зашёл в класс после прозвеневшего на урок звонка, но в тот момент, когда учитель ещё не появился и, уверенно пройдя к третьей парте у окна, за которой сидел Шуня – Сашка Боженов, уселся рядом с ним. Он переставил чужую, мешавшую ему полевую офицерскую сумку, модную в ту пору у пацанов, на пол. У самого Прилепы был чемоданчик, с какими мужики ходят в баню на Ковалиху. Герка Кузьмин – Кузя, сидевший с Шуней на одной парте в этот момент портошил портфель кого-то из девчёнок на предмет - чего-нибудь пожрать. Увидев незнакомца, занявшего его парту, Кузя просто взвизгнул от радости : хлебом не корми Кузю – дай подраться, а тут такой случай – новичёк.
В момент, перепрыгнув через парту, Кузя оказался перед уже сидящим Прилепой.
- Ты, чалдон, откуда припёрся? Ты на кого резину тянешь? Тебе кто позволил мою сумку трогать? Ты знаешь – что с тобой будет? Ну-ка, пойдём, выйдем!
Весь класс затих, ожидая драматической развязки, хотя это всего лишь вошла учительница и молча, стоя у дверей, наблюдала. Прилепа даже не встал из-за парты. Он, открыв рот, снизу вверх пристально посмотрел на Кузю и отвернулся.
- Знаешь что? Его как зовут-то? – это Прилепа обратился к Шуне, сидевшему рядом.
- Кузей, - ответил Шуня.
- Кузя, - Прилепа снова поднял голову к Герке, - если ты – подраться, то я не дерусь! Если очень будешь просить – могу застрелить тебя вечером. А сидеть, давай, я буду здесь, а ты пойдёшь на заднюю парту. Я плохо правым ухом слышу, и мне надо поближе к доске и к учителю. Понял?
И, по тому, как Кузя заткнулся, и по тому, какая наступила тишина, класс понял, что пришёл не простой пацан. И, хотя лидером Прилепа не стал, многие, иногда даже учителя, интересовались его мнением.
А Кузя взял свой портфель и спокойно перебрался на заднюю парту.
На следующий день и Шуня перебрался на заднюю парту к Кузе. Так и остался Прилепа один на своей парте в центре класса. Хотя иногда кто-то с ним и садился. Но, ненадолго!
Очень скоро выяснилось, но это – не точно, скорее даже слухи, что отец у Кольки умер в тюрьме, и брат Колькин сидит в тюрьме. Да не просто там за хулиганство или воровство, а он – настоящий бандит! Из банды Беккера! Того самого, который отстреливался от милиции, когда его брали в парке Швейцария. Но это всё – не точно. А ещё говорили и пальцем показывали, что это Прилепа со старшим братом подожгли автозаводский стадион «Торпедо», когда тот сгорел дотла. Тогда из-за плохой погоды (толи мороз тридцатиградусный стоял, толи оттепель такая, что лужи вместо льда), а стадион-то открытый, матч с ЦСКА откладывали три раза, каждый раз на час. Мужики на трибунах всю водку выпили и уже снова замёрзли, сгоняли за новой порцией, а им сообщают, что матч отменяется. После такого отношения не только стадион может сгореть. Команде «Торпедо» решением федерации предоставили возможность тренироваться на базе ЦСКА в Москве, и сразу же в том сезоне торпедовцы стали вторыми.
В общем, стало понятно – особое отношение к Прилепе тех пацанов, которые общались со шпаной и жуликами, и которым всё на пальцах объяснили.
Вот Прилепа-то и нарисовался перед крыльцом, на котором сидели Санька со Славкой Сорокиным. На нём был какой-то немыслимый пиджак в клетку на три размера больше, чем надо, сваливающийся с плеч, руки - засунуты в карманы штанов с большими заплатами на коленях, и на заднице - тоже такие же заплаты, а ботинки - стоптаные тупорылые с широкими рантами. Он пролез в дыру забора, окружавшего палисадник, и прошел прямо по клумбе с отцветшими пионами к своим одноклассникам.
- Сара, дружище, я тебя не видел больше года. Рассказывай – как ты?
Расскажи – как ты пустой корпус от «Спидолы» стырил в музее?
- Прилепа, всё это – чухня и враньё. И «Спидолу», и машинку, в смысле ствол, я успел скинуть, и ничего мне бы не было. Упаковал меня отец Вовки Саенко. Мы осенью с Бычком подломали у них сарай и унесли оттуда лыжи с ботинками, да коньки, да ещё велосипед. Всё это толкнули на барахолке. Всё бы ничего, да вернулись на другой уже день и прихватили бочонок помидор солёных . Поставили мы его у меня в сарае на Ошаре и жрали их месяца два, пока по глупости не затащили туда Вовку Саенко, который проспорил нам четвёрку водки. Забылись, а Саенко-то и узнал свои помидоры. Он дома отцу рассказал, а тот – кэгэбешный людоед ( он же у Вовки подполковник в отставке ) - и сдал меня в милицию.
- А помидоры-то хоть вкусные были? – съязвил Прилепа.
- Вкусные!
- В следующий раз меня зови, если четвёрка будет.
- Нет – я в следующий раз один буду пить.
Тут к трём нашим одноклассникам подошёл Валерка Падалко, он жил в этом же доме на втором этаже, занимался спортом – прыгал с трамплина и с дворовой шпаной дел не имел. Он молча пожал всем руки и собрался пройти к себе домой, когда Прилепа как-то вкрадчиво и повелительно обратился к нему
- Падаль, ну-ка притормози, присядь с нами.
- Чего тебе надо?
- Присядь – расскажи обществу о своих вчерашних вечерних похождениях. Ты же - герой теперь!
- Какой герой?
- Да мне уже всё рассказали: и про тебя, и про Мотю Пупицына.
- А-а! Ты - про это? – Валерка присел на ступеньку крыльца. – Так это вообще чудно как-то получилось. Мы вчера после тренировки из душа выходим, и она - идёт. Пупик её по имени позвал как-то: Соня что ли! «Иди, говорит, к нам!», а она – «А, кто вы такие, что бы я с вами ходила!». Ну, мы её и затащили в соседний сарай. Она визжала сначала – так Пупик её шилом в жопу ткнул – она и перестала, только охала да всхлипывала: «Мальчишки, отпустите, мальчишки, отпустите, у меня дочка маленькая дома, она ждёт, плачет, её кормить надо». А мы её расстелили в углу на матрасе в сарае, и так хорошо получилось. Пупик ей всё время шило показывал и говорил, что если она визжать будет, то он ей его в глаз воткнёт. Она только шептала: «Мальчишки, побыстрей! Мальчишки, побыстрей!» Грудь у неё набухшая, большая. Я нажал, а молоко - так и брызнуло. Я стал сосать, так чуть не захлебнулся. Оно сладковатое такое. А Пупик пососал – сказал, что солёное. Потом мы покурили да ещё по разу прошлись: она уже не скулила, а только молча плакала. Вот и всё.
- Нет, Падаль, не всё! – как – то весело откликнулся Прилепа , - Девчонка эта вчерашняя – Зоя Чушкина. Её парень – на отдыхе, не надолго уехал, и она тебя знает. Она тоже в двадцать девятой школе училась, ты её просто не помнишь, она вас немножко постарше, но она тебя узнала. Как тебя её пацаны сегодня на тренировке не поймали – не знаю, но они тебя все равно поймают.
- А Тупик сказал, что она – давалка подзаборная.
- Для Тупика она останется кем угодно, но тебе совет: сегодня же рви когти отсюда. Тупик уже утром слинял.
- В смысле?
- В смысле – из города. И чем дальше ты уедешь, тем тебе будет лучше. Чеши туда, где у тебя знакомых нет: в какую-нибудь Ригу или Калининград. Ты посиди тут с нами, мы с Сарой тебя научим, а то завтра поздно будет.
Санька во время рассказа встал с крыльца и подошёл к забору палисадника. Он стоял, держась за штакетины, спиной к пацанам, и его начало колотить. Что-то внутри, за грудиной, росло большое тяжёлое болезненное, голова кружилась. Так было в детстве, когда он ехал на автобусе в пионерлагерь в Шатки - его укачало и начало мутить, и, что бы не потерять сознание и не вырвало, тётенька-воспитатель поставила его рядом с водителем и велела смотреть вперёд. Она держала его за руки.
Когда Санька очнулся, за руки его держал Прилепа, за обе, в правой была половинка кирпича. Прилепа внятно и рассудительно говорил
- Санька, ты что? Зачем тебе это надо? Успокойся! Это же – падаль.
Саньку колотило.
- Вы все – гады. А ты, Валерка - гадина! Ты - падаль! - Санька съёжился, выпустил кирпич и заплакал.
Прилепа обнял его за плечи и повёл на «красную дорожку».
- Сань, ты что – офигел? Наплюнь на него! С ним и так разберутся.
Навстречу шёл Вовка Охотов.
- О! – радостно воскликнул Прилепа, - А вот и клиент. Вовик, у меня классный биток, лучший на нашей улице. Давай – в чеканку парочку составов сыграем.
Нет, парни, я сегодня – на танцы в ДК офицеров.

5

Вовку Охотова после лета – как подменили. Он стал предельно модничать – ну просто шлягерный чувак. Сшил себе двое брюк - не дудочкой, а уже расклешенных: в коленях – семнадцать, в низу – двадцать три. Трико на брюки покупал на Средном рынке по четыре рубля метр – серое в полоску и брусничное. Шил – у дяди Яши на Провиантской. Дядя Яша раньше только кепки шил: вот эти - белые тёплые полосатые, а теперь стал и брюки.
Так вот – Вовка стал волосы зачёсывать назад, как кок или канадку, а что бы лежали, смачивал их сахарной водой, рубашки теперь он сам себе гладил и каждый вечер одевал свежую. Дворовой своей компании, а особенно Саньки, он стал, как бы сторониться, и, проходя каждый вечер мимо, он только небрежно всем кивал: «Привет, парни!». А шёл он в соседний двор – двор «домов трестов». Там у него завелась новая компания: Бекеша – Вовка Бекетов, да Рыч – Валерка Карпов, да Маринка, про которую все говорили, что она – «прости господи».
Чем они занимались, чем промышляли, казалось, никто не знал и не догадывался. Но каждый день у них было весёлое гулянье или в Кулибинском, или в парке Дома Офицеров, а потом вино и развлечения в сарае. Один Санька знал: откуда у Бекеши деньги. Бекеша был его прямым врагом, а точнее сказать, по-научному, конкурентом.
На всём, окружающем «дома трестов», городском пространстве , наверное, во всём районе телефон-автоматы были изуродованы: с расколотыми и оборванными трубками, они стояли глухие и немые.
Оставив Прилепу и Сару на дяди лёлином крыльце, Санька попёрся в сарай, строя в воспалённом кошмарной историей мозгу способы извести и ли наказать Валерку-Падаль. Дверь в Санькин сарай закрывалась двумя накидными кованными стальными скобами, и замки навесные были старинные царские, поэтому за сохранность велосипеда он не очень боялся. Да и велосипед был: так себе – сборный, даже крыльев и багажника не было. Зато к задней вилке с боков были приварены две подножки из стальных уголков, так что дополнительный пассажир мог спокойно вскочить на них и следовать, держась за пружины сидения или за плечи Саньки.
Если Бекеша с Вовиком выбирали для своих бандитских вылазок самые тёмные переулки и тупиковые дворы да глухую ночь, то для тонкой Санькиной работы не мешало даже многолюдие Свердловки. Он мог опустошать свои капканчики в мгновение ока, только бы за спиной никто не стоял. Если же кто-то все же появлялся, Санька делал вид, что разговаривает о большой беде и начинал громко жаловался, что какой-то нахал подслушивает. Результат был всегда один: желающий пообщаться с телефоном отходил на пару шагов, и Санька вытаскивал свой улов – несколько монеток из возвратного окошечка, пересыпая их в наджопник - задний карман своих сатиновых штанов на резинке. После чего, он подтягивал их, поправлял потуже бельевую прищепку на правой штанине, что бы не заело цепью, и отправлялся к следующей точке.
Точек было много, и оставить хоть одну без обслуживания было нельзя: накопившиеся монетки могли продавить своим весом поролоновый затвор и, провалившись, заклинить крышку. Если у автомата была очередь, Санька пропускал такой, но возвращался к нему обязательно.
Раньше его маршрут точно повторял городское троллейбусное кольцо – ну, кое-где в сторону отклонялся, а так – точно! Но буквально три дня назад Санька переставил свои ловушки, и теперь он захватывал район Сенной площади, над которой скелетом какого-то доисторического ящера торчало уродство трамплина, а кому-то он мог напоминать и сторожевую башню, сгнившую и выветреную, готовую вот-вот развалиться.
Когда Санька ехал с горки в ушах шумел ветер, но, когда он остановился, ветер продолжил шуметь. И голова слегка кружилась. Перед глазами, не мешая, но и никуда не отступая торчало наглое, трусливое , со слюнявыми губами лицо Валерки Падалко. И в ушах стоял незнакомый, не Валеркин, а незнакомый умоляющий женский голос, похожий на мамин: «Мальчишки, побыстрей! Мальчишки, побыстрей!» Вот где-то здесь, в районе трамплина, в этих помойных гнилых дворах, в одном из этих чёрных провалившихся сараев…

6

На краю заросшего бузиной и бурьяном оврага, рядом с телефонной будкой с выбитыми стёклами, стояла девчонка и плакала. Она была одних лет с Санькой, он это сразу определил: лет тринадцать-четырнадцать. Выгоревшие за лето льняные волосы, собранные в крысиный хвостик, на лбу – этакая плюшка из отдельного накрученного локона, налезающая на один глаз, лёгкий сарафанчик колокольчиком с узкими бретельками из какого-то немыслимо тонкого материала ( Санька в тряпках не разбирался, но отметил это про себя) простенькие босоножки без каблучков, с застёжкой, чем-то похожие на балетные пуанты. Девочка стояла около автомата и плакала.
Саня притормозил у будки и, свесив одну ногу с педали, довольно развязано спросил:
- Ты чего тут стоишь? Чего у тебя случилось?
- Ничего! Не твоё дело!
- Если бы было не моё – я бы не спрашивал. Говори!
Красные глаза, красный нос, и подбородок её дрожал.
- Говори, говори - чего у тебя случилось? – повторил Санька.
Девчонка шмыгнула носом.
- Не могу позвонить. «Скорая помощь» всё время занята, а маме – не получается. Он у меня две двушки и десятку съел, – девочка пиннула будку. - Я с тетей сижу, больной. А мама на работу ушла и сказала, что, если будет плохо, надо вызвать «скорую» и позвонить на работу. Она у меня – уборщица на заводе Петровского.
- Ты знаешь чего… Тебя как зовут?
- Таня.
- А меня - Саня.
Ветер стал дуть резко, порывами, поднимая тучи пыли и всякого мусора, забивая нос и глаза: так бывает перед коротким летним дождём, который часто вытекает где-то рядом. Девочка стояла перед Санькой и смотрела на него большими глазами совсем не красными, а серыми, и ресницы были у неё большие-большие, а ветер обдувал её худенькую фигурку так плотно, что были видны рёбра и небольшие наметившиеся бугорки на груди с бусинками.
- Таня, этот автомат не работает – я его знаю. Садись на раму – мы до другого доедем, тут рядом. А потом я на Петровского слетаю, ты только объяснишь мне, как маму твою найти.
Девочка ловко сидела на велосипедной раме, старательно вытягивая ноги, что бы не попасть в спицы. Санька давил на педали, изредка укалываясь об острые лопатки. В такие моменты волна жара вспыхивала и мягко затухала в нём. Девочка пахла весной и черёмухой, и волосы её, попадая в нос и в рот Саньке, были мягкими, как черёмуха.
С автомата звонил Санька: и в «скорую» и маме на работу. «Скорая» примчалась моментально, почти одновременно с ребятами, которые на велосипеде вернулись к изломанной телефонной будке. А тут и мама подоспела. Тёте сделали укол.
- Саня, а давай я тебя провожу?
- Давай! А хочешь - я тебя покатаю на раме?
- Да – нет! Я просто тебя немного провожу. Мы пойдём пешком, я буду держать велосипед за одну ручку, а ты за другую. – Девочка пристально смотрела на Саньку, улыбаясь всё шире и шире, при этом верхняя губа её чуть-чуть приподнималась, обнажая два передних крупных зуба.
И Санька понял, что Таня всё поняла.
И девочка поняла, что Санька всё понял.
Олег Рябов
Вернуться на страницу Олега Рябова
Подробнее ( Комментарии )
Разместил: Захаров Олег Владиславович
Дата: 25.01.2011
Прочитано: 5206
0
 Распечатать
25.01.2011 (развернуть краткий обзор)
Олег Рябов. Стихи
Работы посетителей + + +
Вот уже осень пишет нам
Записки на кленовых листьях…
Пронзительная тишина,
Когда мы вспоминаем близких…

Наутро – иней в волосах
Уверенней и всё белее…
Смотри, как сбрасывают леса
Багрец и золото на землю…

И нет вопроса: что нас ждёт
За тем положенным порогом…
Жить! Как же это хорошо!
И полнится душа восторгом…
28. 10. 10.
+ + +
Алексею Кузнецову

Утки весною не прилетели,
Не возвратились, не загнездились.
Май заметает зелёной метелью
Ивы над гладью озёр и заливов.

Об эту пору радостно, в драку
В золоте, зелени да в голубом
Селезень падал на серую крякву,
Дерзко крича про весну и любовь.

Скоро затянутся заводи ряскою,
И не увидим мы утицу с выводком.
И не услышим кряканья страстного.
Жаль, но мы к этому быстро привыкнем.

8. 12. 10.

+ + +
Лене

Когда придёт осенняя простуда,
Ты не корми меня аптечною таблеткой,
Ты обними меня, как раньше: крепко-крепко,
И всё пройдёт и снова будет утро.

Когда загонит жизнь меня в больницу,
Не слушай вздора страшных консультаций,
Ты поцелуй меня легко, как будто в танце,
И я вспорхну большой красивой птицей.

Когда мне подмигнёт старуха-старость,
И все заботы поплывут, как будто мимо,
Ты мне скажи отчётливо: «Любимый!»
И, знаешь, я, наверное, останусь.

27. 11. 10.

+ + +
Чтобы глаза не выхлестали ветки,
Иду, почти смыкая напрочь веки,
Иду на ощупь или наугад,
Бреду, уже мечтая о ночлеге,
Своей судьбы погонщик или пленник,
Не чувствуя: дождь, град или пурга.

Освоив междометья и артикли,
Мы к чужеродству так и не привыкли,
Я не привык и все мои друзья.
Размазывая оскомину по нёбу,
Оставшись гордецом, мальчишкой, снобом,
Не поверну, не возвращусь назад.

Наверняка, я – пасынок эпохи.
Мне тоже предлагался твёрдый посох
С которым можно было… Я – не взял!
Ну что такое: быть одним из многих
И не иметь своей судьбы, дороги?
Не сомневаюсь – я пошёл не зря.

Кончается моё грибное лето.
Могу сравнить с холодною котлетой
И женщину, и книгу, и мечту,
Которых даже сравнивать не надо
С той бурей, тем безумным водопадом,
Которые мне были по плечу.

Пишу не от души, а от безделья
Пишу не от тщеславья, не для денег,
Не исповедь пишу и не дневник,
Не мучаюсь из за негодной рифмы:
Нужны уже другие алгоритмы,
Чтоб радоваться и купаться в них.

Мери
Налей нам кружки пополней –
Мы не боимся суеверий
И при такой большой волне
С утра уходим в море, Мери.

Налей нам пинту про запас,
Чтоб захлебнулись в глотку двери.
Ведь только мы, никто за нас
Не выпьет в этом мире, Мэри.

Налей и сильно не жалей
Нас, мы не воры и не звери.
Одна лишь ты на всей Земле
Нас любишь, ласковая Мери.

Налей и, если никогда
Не встретимся – в том нет потери:
Нас ждут другие города,
А там нас ждут другие Мери.

30. 12. 10.

Баллада о ёлке

Н. А. Кузнецовой

Её под утро заносили в дом,
Распахивая дверь со стуком, шире,
И сразу пахло праздником и льдом
В огромной не проснувшейся квартире.
Распеленавшись из сырой пеньки,
Она лежала вдоль, раскинув лапы,
И все шептались, видя, что таких
Красавиц… Ёлка начинала плакать.
Меж тем, решали: где? в каком углу?
Пока тащили гвозди, крест, железо,
Детишки пачкались, размазывая смолу,
Которая текла по краю среза.

Она вставала под прямым углом,
Приподнимая потолок квартиры,
И становилось без свечей светло,
Тепло без печки, пропадала сырость
От этого незримого тепла,
И, чуя перемены, даже кошка
На время место новое нашла,
Сменив привычный угол на окошко.
Чтоб оценить размах её ветвей,
Резные гроздья камневидных шишек,
Теснились в восхищенье у дверей,
И вспыхивали огнём глаза мальчишек.

Потом являлся вечер торжества,
И из коробок чуть ли не столетних
Неспешно начинали доставать
Игрушки. Вместе: взрослые и дети!
Сосульки, разноцветные шары,
Орехи под бумагой золотою,
Вершинка же, над миром воспарив,
Увенчивалась Рождественской звездою.
А для подарков или для проказ
Под ёлку прятался башмак с протёртым носом,
И сторожить вставали каждый раз
Его Снегурка с древним Дед - Морозом.

Она в течение нескольких недель
Царила в доме, олицетворяя
И Рождество, и торжество идей
Семьи, как бы смеяся и играя.
Мы кланялись язычески вполне
Её вечнозелёному убранству,
И жизнь текла на праздничной волне,
И чувствовались смысл, и постоянство.
Стихи читались, пробки – в потолок,
Подарки, здравицы, снежинки, волки, зайцы,
А сколько выспренних или красивых слов:
Их посчитать – увы, не хватит пальцев!

А под окном растёт большой сугроб,
И каждый год он ждёт графиню-ёлку…
Её за комель, да через порог
Тащили ночью, словно хлам на свалку.
И всё же только в вечной красоте
Присутствует естественная сущность.
Наутро глянь: десяток снегирей
Украсили её, куда получше
Людей. А дальше - дети в хоровод,
Мороз им нипочём, и вечен праздник:
И Новый Год, и Старый Новый Год,
И Рождество, а Ёлка все их сразу!

БЕЛОСНЕЖКА
Анюте

Ты сексуальней Белоснежки
Ешь в ординаторской орешки
Пока седой упорный доктор
Больным отмеривает сроки.

Твой час настанет позже, к ночи,
И кто-то очень не захочет
Бессонницу делить с подушкой,
Мечтая, что быть может лучше…

Ты залетишь к нему со шприцем
Не молодостью поделиться,
Но безболезненно введёшь
Ему кое-что, снимая дрожь.

Потом пройдёшь по коридору
Назло мечтам, молве и вздору,
И твой коротенький халатик
Всё обсуждается в палате.

10. 03. 10.

Алиса

Заплаканная, грустная,
Бледней листа капустного.
Наверное, родители
Тебя опять обидели!

Наверно, снова мальчики
Свидание назначили,
А эта гадость – музыка,
Или диктант по русскому!

Ответишь эсэмэскою
Суровой, но не резкою,
А губы вновь искусаны…
Их – спрячешь в косу русую.

22. 02. 10.
+ + +
За хорошие дела
Жизнь не награждает –
Она душу выжигает
Всю, дотла!

За хорошие стихи –
А награда та же!
Может тихо кто-то скажет:
«Не плохи».

Жизнь проходит. На излёте
Счастлив я безмерно!
Кто-то буркнет в нос, наверно:
«Врёт ведь!»

Но не надо междометий –
Жизнь я не угробил:
Ордена небесной пробы
Это – дети!



+ + +
Столичные крылья – за спины,
И ангел-хранитель готов!
Ах, сколько их ангелов сгинуло:
Ни памяти им, ни крестов.

Забыв про родные погосты,
Они прибивались к чужим.
С усмешкой: «столичные гости!»
Им в спины шептали всю жизнь,
В те спины, где крылья столичные.

А спины их выдержат взгляд
Всех провинциалов-отличников,
Которые дома шумят.

Столичные крылья укроют -
И нет ни друзей, ни родных.
Но только, как страшно порою,
Что нет и родной стороны.
26. 4. 10.

Царевна-лягушка

Кто тебя знает: сидишь на листочке
Лилии нежной болотной
Или на мхом изукрашенной кочке,
Ждёшь себе скромно кого-то.

А приглядишься - и впрямь не плохая:
Ножки и глазки на месте.
Если не врёт наша сказка лихая,
Чем же ты всем не невеста?

Только поверить и волю исполнить,
Если, конечно, царевич!
Если же – нет, то на дурочке полной
Лучше из нашей деревни.

А то – и сраму-то не оберёшься:
Озеро в доме напрудит,
Лебедей выпустит. Ой, не хорошей
Это приметою будет.

Пусть себе в ряске сидит кружевной
На изумрудной подушке
Сказка – не ставшая чьей-то женой,
Чудо – Царевна – Лягушка.

30. 4. 10.

Назад на страницу Олега Рябова
Подробнее ( Комментарии: 2 )
Разместил: Захаров Олег Владиславович
Дата: 25.01.2011
Прочитано: 6171
5
 Распечатать
11.12.2010 (развернуть краткий обзор)
Моя пуля
Работы посетителей Просто как то пришло в голову описать такую ситуацию, как встреча пули и человека.
Автор: Mr.Miksar
Подробнее ( Комментарии: 3 )
Разместил: miksar
Дата: 11.12.2010
Прочитано: 5682
2.5
 Распечатать
Заметили ошибку?
Выделите текст, нажмите Ctrl+Enter и отправьте нам сообщение.
Спасибо за внимание!
Новые книги

Михаил Чижов. Лишить жизни. Роман. Нижний Новгород: БИКАР, 2016. - 286 сю


Остросюжетный социальный роман, обличающий безудержную наживу, безнравственность и пошлость современной жизни.
Кат: Проза
Нет на складе

Валерия Белоногова. Забытая мелодия. Жизнь и труды Александра Улыбышева. Н.Новго


Книга В.Ю. Белоноговой «Забытая мелодия. Жизнь и труды Александра Улыбышева» посвящена судьбе известного музыкального критика первой половины XIX века. Улыбышев - автор первого в Европе фундаментального исследования о Моцарте.
Нет на складе

Михаил Чижов "Нижегородские сюжеты". - Нижний Новгород: БИКАР, 2016. - 288 с.


В книге представлены заметки и статьи на темы нижегородской и российской жизни. Большинство из них опубликованы в "Новой газете" в Нижнем Новгороде", а также в "Советской России", "Литературной газете", "Нижегородской правде".
Кат: Прочие
Нет на складе

Олег Рябов "Девочка в саду" (сборник рассказов). "Эксмо", М. - 2016. 352 с.


Перед нами — сборник рассказов удивительного писателя. Так чувствующего весь трагизм и комизм человеческой жизни, так тонко способного передать ее шум и ярость, что, кажется, его живые герои, их простые и странные истории всегда были с нами, мы не могли их не знать, не могли вместе с ними не жить. Каждый рассказ остается привкусом удивления на губах, запахом, облачком смыслов вокруг тебя, читающего…
Кат: Проза
Нет на складе

Олег Захаров, "Есть повод!" (ироническая поэзия). "Книги", 2016. - 176 с.


От автора: "кому-то надо реагировать на «косяки» бытовой жизни! Кто-то должен подмечать и заносить в анналы истории бездумные рекламные слоганы, отвалившиеся буквы и безграмотные транспаранты. Хотя бы для того, чтобы впредь их было меньше. Чтобы авторы идиотских приказов и законов, глупых рекламных кричалок и позорных инициатив хотя бы иногда «включали мозги» и не позорили ни себя, ни нас, ни нашу страну".
Кат: Поэзия
Цена: 200 руб

© ООО «Издательский дом «Земляки», 2007-2016
Web-разработка © Mr.Miksar